Самый красивый фильм о любви
Официальная рецензия
Алжир, начало1930-конец 1939 года. Йонас растет в среде местной молодежи, в которой все влюблены в Эмилию. Между парнем и девушкой зарождается любовь, которой предстоят многочисленные трудности на фоне будущих катаклизмов, которые скоро перевернут социальную и политическую жизнь страны.
Моими глазами:
Алжир на тот период колония Франции. Крестьян душат налогами, также предлагают продать землю за бесценок,а в случае с несговорчивыми. поджигают землю и поля.
В одной такой семье:папа, мама, маленькая дочь и сын случилось подобное несчастье. Отец подается из сельских территорий в сторону города вместе с семьей, где в лачуге они живут в нищете, а отец начинает спиваться. Об этом узнает брат главы семейства, женатый на француженке,получивший образование и имеющий свою аптеку. Но младший брат слишком горд.
Мать понимает,что ей не вытянуть двух детей и отдает одного ребенка мальчика Юнаса дяде-фармацевту.
Тетя,в дальнейшем ставшая матерью Жонасу учит его играть на пианино, так как сама преподает музыку. И тут он знакомится с Эмили. Трогательная детская любовь, подаренная тайно роза, вгляд полный любви и невинности.
Но политические события,обыск в доме дяди приводят к тому,что семье приходится уехать в Рио-Саладо. Жонас разлучается с Эмили. но в его жизни наступают новые события.Он идет в школу. красивый араб с французским именем. флирт с девочками. этническая ненависть. обзывательства «грязный араб», а потом дружба французских мальчиков с этим арабом.
Вот здесь начинается самое интересное. Жонас вырастает красивым мужчиной (Актер прекрасен Фуад Эт Аату )
Дальше нужно смотреть.С этого момента начинается любовь, любовь назло, непонимание и садизм души.
Это как день посреди ночи
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Дни и ночи, свет и тьма, горе и радость – словом, жизнь как она есть. Жизнь как воспоминание длиною в несколько десятилетий – так можно охарактеризовать этот сложный, психологический, поэтичный роман о судьбе алжирца Юнеса. Отец, желая избавить сына от нищеты, отдает девятилетнего Юнеса богатому брату-фармацевту, и мальчик попадает в мир белых европейцев. В Алжире идет война за независимость. Герою предстоят многие перемены и испытания. Беззаботность и веселье молодости сменяются разочарованием, изменами, разрывом дружеских связей. Но единственным неизменным остается любовь Юнеса к француженке Эмили, которая после освобождения Алжира от колонизаторов вынуждена уехать во Францию. И он, и она созданы друг для друга, но судьба рассудила по-своему. Да и возможно ли было для них счастье.
Жизнь – то же кино: есть главные действующие лица, на которых держится весь сюжет, и статисты, теряющиеся на фоне декораций. Они присутствуют в кадре, но к ним никто не проявляет интереса.
Жизнь – то же кино: есть главные действующие лица, на которых держится весь сюжет, и статисты, теряющиеся на фоне декораций. Они присутствуют в кадре, но к ним никто не проявляет интереса.
Непоправимость события человек осознает только после того, как оно произошло.
Непоправимость события человек осознает только после того, как оно произошло.
В восемьдесят лет будущее уже позади. Впереди – только прошлое.
В восемьдесят лет будущее уже позади. Впереди – только прошлое.
– Время не стареет, Деде. Вот мы да – мы отживаем свой срок.
– Ты прав, проблема лишь в том, что мы не берем пример с вина и с годами не становимся лучше.
– Время не стареет, Деде. Вот мы да – мы отживаем свой срок.
– Ты прав, проблема лишь в том, что мы не берем пример с вина и с годами не становимся лучше.
С этой книгой читают
Отзывы 3
В 2013 году посмотрела фильм, снятый по этой книге, фильм безумно понравился и я стала искать книгу, но ни французским, ни арабским не владею, чтобы прочитать в оригинале. И вот случайно увидела, что книгу перевели на русский… Первую половину книги читаешь так, словно её загнали в гугл переводчик, чуть-чуть подправили и всё, вторая половина немного лучше, но из-за этого тяжело читать. Но в целом история интересная, как человек мучается от выбора между свободным будущем страны и своего народа, и друзьми, с которыми рос, делил радости и горе. Я была в Алжире, в музее с ужасом открыла для себя неизвестные мне факты о геноциде алжирского народа, что французы творили, как убивали без разбора детей, женщин, стариков, и это уже после окончания Второй Мировой войны. Но в книге представлен интересный взгляд на события: простые французы, жившие в Алжире, были четвертым поколением, это был их дом, окупантами они себя не считали, в континентальной Европе их никто не ждал, становится понятно, почему они отстаивали своё право остаться до последней капли крови.
В 2013 году посмотрела фильм, снятый по этой книге, фильм безумно понравился и я стала искать книгу, но ни французским, ни арабским не владею, чтобы прочитать в оригинале. И вот случайно увидела, что книгу перевели на русский… Первую половину книги читаешь так, словно её загнали в гугл переводчик, чуть-чуть подправили и всё, вторая половина немного лучше, но из-за этого тяжело читать. Но в целом история интересная, как человек мучается от выбора между свободным будущем страны и своего народа, и друзьми, с которыми рос, делил радости и горе. Я была в Алжире, в музее с ужасом открыла для себя неизвестные мне факты о геноциде алжирского народа, что французы творили, как убивали без разбора детей, женщин, стариков, и это уже после окончания Второй Мировой войны. Но в книге представлен интересный взгляд на события: простые французы, жившие в Алжире, были четвертым поколением, это был их дом, окупантами они себя не считали, в континентальной Европе их никто не ждал, становится понятно, почему они отстаивали своё право остаться до последней капли крови.
Отличная книга, трудно описать в нескольких словах историю всей человеческой жизни. Судьба человека в период тяжелейших потрясений. И, конечно, любовь.
Отличная книга, трудно описать в нескольких словах историю всей человеческой жизни. Судьба человека в период тяжелейших потрясений. И, конечно, любовь.
Главный герой этой книги – Алжир
По книге снят одноименный фильм (режиссер – Александр Аркади).
Это как день посреди ночи с хорошим переводом
Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.
Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя.
Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
Ce Que le Journ Doit `a la Nuit
Copyright © E´ditions Julliard, Paris, 2008
© Перевод и издание на русском языке, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2016
©Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2016
В Оране, как и везде, в отсутствие времени и склонности к размышлениям, люди, сами того не сознавая, вынуждены любить друг друга.
Я люблю Алжир, потому что прочувствовал его всем сердцем.
Часть первая
Женан-Жато
Глава 1
Отец был счастлив. Я не думал, что он на это способен. Временами его лицо, когда на нем не отражались волнения и тревоги, немало меня беспокоило.
Сидя на корточках на куче щебня и обхватив руками колени, он смотрел, как ветер обнимает, приглаживает и яростно колышет обильную ниву. Пшеничные поля волновались подобно тысячегривым лошадям, скачущим галопом по равнине. Зрелище напоминало морскую гладь, беременную зыбью. Отец улыбался. Я совсем не помню его улыбающимся – он был не из тех, кто выказывал свое удовлетворение, да и испытывал ли он его на самом деле. Закаленный жизненными трудностями и испытаниями, с вечно затравленным взглядом, он вел жизнь, являвшую собой нескончаемую череду неудач, и как огня боялся превратностей судьбы, уготованных завтрашним днем, вероломным и неуловимым.
Друзей у него, насколько я знал, не было.
Мы жили замкнуто на своем клочке земли, подобно предоставленным самим себе призракам, в поистине космической тишине людей, которым особо нечего сказать: мать, вечно стоявшая над чаном в тени нашей лачуги, машинально помешивая в нем бульон из корнеплодов, с сомнительным вкусом и запахом; младше меня тремя годами сестра Зара, забытая всеми в углу хижины и настолько тихая, что ее присутствие порой совершенно не ощущалось, и я, тщедушный, нелюдимый мальчишка, едва достигший поры расцвета, но тут же начавший увядать, который нес свои десять лет как тяжкое бремя.
Это была не жизнь – так, существование, не более того.
Если ты просыпался утром, это было сродни чуду, а ночью, когда все ложились спать, каждый спрашивал себя, не лучше ли закрыть глаза навеки, потому как все уже позади и жизнь не стоит того, чтобы задерживаться долее в этом подлунном мире. Дни отчаянно напоминали друг друга: ничего никогда не приносили и лишь избавляли нас от редких иллюзий, маячивших перед носом, наподобие морковки, которой машут перед глазами осла, заставляя его двигаться вперед.
Тогда, в 30-х годах, эпидемии и нужда косили людей и скот с какой-то невероятной, маниакальной извращенностью, обрекая выживших либо на массовый исход, либо на нищету и бродяжничество. Наши немногочисленные родственники больше не подавали признаков жизни. Что же до жалких доходяг, порой маячивших на горизонте, мы были уверены: их унесет первый же порыв ветра, и ухабистая тропинка, ведущая к нашей лачуге, постепенно стала зарастать.
Средства от этого у отца не было.
Он любил в одиночку пахать, с такой силой надавливая на плуг, что губы его белели, а лицо покрывалось потом. Порой он казался мне каким-то божеством, сотворяющим свой мир, и тогда я наблюдал за ним долгими часами, очарованный его силой и рвением.
Когда мать просила меня отнести ему еды, мне не было никакого интереса тянуть. Свой скромный обед отец съедал без промедления, стремясь как можно быстрее вернуться к работе. Мне хотелось, чтобы он молвил мне ласковое слово и уделил хотя бы капельку внимания, но взор его неизменно был обращен на пашню. Здесь, в самом центре этой пшеничного цвета вселенной, он был в своей стихии. Ничто и никто, даже самые дорогие его сердцу люди, не могли его от нее отвлечь.
Когда вечером, на закате, он возвращался в нашу конуру, блеск в его глазах тускнел. Отец превращался в нечто совершенно другое, в некое существо, неинтересное и лишенное всякой притягательности, и даже почти меня разочаровывал.
Наступало время страды. И чем ближе она была, тем больше отца охватывало беспокойство. В мечтах он уже вовсю косил колосья и связывал их в снопы, сотнями громоздил самые разные планы и убирал в амбар надежды, совершенно не зная, что с ними делать.
Неделю назад он усадил меня рядом с собой на повозку, и мы отправились в деревню, расположенную в километре от нас, по ту сторону холма. Обычно он никуда меня не брал. Возможно, ему показалось, что жизнь как-то налаживается и нам нужно пересмотреть привычки, приобрести новые навыки и научиться по-другому думать. Всю дорогу он напевал какой-то бедуинский мотив. Тогда я впервые в жизни услышал, чтобы он пел. Его голос, разлетавшийся по сторонам, настолько фальшивил, что какая-нибудь кляча помчалась бы от него сломя голову, но для меня это был праздник, и никакой баритон ему в подметки не годился. Но вдруг отец подобрался, удивившись, что зашел так далеко, и даже устыдился того спектакля, который он устроил перед отпрыском.
Деревня не внушала никакого доверия и представляла собой забытую богом дыру, скорбную и унылую до чертиков. Стены ее глинобитных домов растрескались под тяжким гнетом нужды, а потерянные улочки не знали, как скрыть свое уродство. Редкие худосочные деревья, листья которых жадно пожирали козы, высились в своей жертвенности, словно виселицы. Под ними на корточках били баклуши какие-то трутни, по виду явно не благоденствующие и больше похожие на отслужившие свое пугала, которые бросили здесь в ожидании очередного урагана, развеявшего бы их по ветру.
Отец остановил повозку у отвратительного вида лавчонки, вокруг которой томились от скуки босоногие ребятишки. Вместо традиционных алжирских гандура [1] на них были перешитые на скорую руку джутовые мешки. Коротко стриженные, покрытые гнойными струпьями головы придавали их внешности что-то неотвратимое и фатальное, они будто несли на себе печать проклятия. Дети обступили нас и стали разглядывать с любопытством стайки лисят, на территорию которых посягнул чужак. Отец замахнулся, разогнал их и втолкнул меня в бакалейную лавку, где среди пустых полок дремал мужчина. Он даже не потрудился встать, чтобы нас поприветствовать.
– Мне понадобятся люди и инвентарь, чтобы собрать урожай, – обратился к нему отец.
– И все? – спросил в ответ бакалейщик, зевая от скуки. – Могу предложить сахар, соль, масло и крупу.
– Это подождет. Так я могу на тебя рассчитывать?
– И когда тебе будут нужны работники со всем барахлом?
– Как насчет следующей пятницы?
– Ты хозяин, ты и решай. Свистни, они и явятся.
– Тогда пусть будет следующая пятница.
– Договорились, – проворчал бакалейщик, вновь надвинув тюрбан на глаза, – рад был узнать, что ты не потерял выращенный хлеб.
– Перво-наперво я не потерял душу, – заметил отец на прощание.
– А вот для этого, мой старый друг, ее сначала надо иметь.
По дороге домой он замкнулся в себе, как змея, и без конца стегал кнутом мула, в каждом его жесте угадывался едва сдерживаемый гнев.
В ожидании пятницы отец извлек на свет божий заржавевшие серпы, косы, державшиеся на честном слове, и прочую утварь, чтобы привести ее в порядок. Я вместе с собакой держался в стороне в ожидании указаний, которые позволили бы мне принести хоть какую-то пользу. Отцу никто не был нужен, он точно знал, что будет делать и где возьмет для этого все необходимое.
А ночью, без всяких предупреждений, на нас обрушилась беда. Пес выл не переставая… Я даже подумал, что солнце сорвалось с неба и вот-вот упадет на землю. Время, должно быть, близилось к трем часам ночи, но в нашей лачуге было светло как днем. Мать ошеломленно застыла на пороге, схватившись руками за голову. На стенах вокруг меня плясали многократно повторяемые отблески бушующих снаружи сполохов. Сестра забилась в свой угол и сидела как факир на циновке, засунув пальцы в рот и глядя на происходящее пустыми глазами.
Я бросился во двор и увидел столб огня, пожирающего наши поля; он поднимался до самого небосвода, где не было ни единой звездочки, чтобы приглядеть за выращенным нами хлебом.
Отец, мокрый от пота, с обнаженным, покрытым черными полосами торсом, сошел с ума. Он опускал свое жалкое ведро в водопойный желоб, мчался к горевшим колосьям, исчезал в огненном мареве, вновь бежал за водой и возвращался в этот ад. Отказываясь признать, что ничего сделать уже нельзя, что никакие молитвы и чудеса не в состоянии помешать его мечтам развеяться как дым, он выглядел смешно, но даже не отдавал себе в этом отчета. Мать прекрасно видела, что все погибло. Она смотрела, как муж лезет из кожи вон, и боялась, что в очередной раз он навсегда скроется за огненным валом. Отец был способен обнять свои колосья, схватить их в охапку и сгореть вместе с ними, потому что только в поле находился в своей стихии!
На рассвете он все еще продолжал кропить водой клубы дыма, вздымавшиеся над сгоревшей дотла пашней. От поля не осталось ровным счетом ничего, но он упрямо не желал этого признавать. Назло судьбе.
Это было несправедливо.
За три дня до страды.
В двух шагах до спасения.
В миллиметре от искупления.
Ближе к полудню отец наконец был вынужден признать очевидное. Все так же держа в руке ведро, он в конце концов осмелился поднять глаза и оценить масштаб катастрофы. Ноги его задрожали, глаза налились кровью, лицо исказилось. Он пошатнулся, как пьяный, упал на колени, рухнул ничком на землю. И мы, не веря своим глазам, увидели, как он сделал то, чего, как считается, ни один мужчина никогда не должен делать на людях – заплакал… горько и навзрыд.
В тот момент я понял, что наши святые покровители отреклись от нас до самого Страшного суда и что теперь несчастья станут нашим неизменным уделом.
Время для нас остановилось. Конечно же дни по-прежнему улепетывали под напором ночи, вечера сменялись утренней зорькой, в небе все так же кружили хищные птицы, но в том, что касается нас, все сущее, казалось, себя уже исчерпало. Открывалась новая страница, но мы на ней отсутствовали. Отец без конца мерил шагами уничтоженные поля, бродил от заката до рассвета среди теней и пепла. Его вполне можно было принять за обреченное прозябать в руинах привидение. Мать смотрела на него через дыру в стене, служившую нам окном. Каждый раз, когда он хлопал себя по бедрам или хлестал по щекам тыльной стороной ладоней, она молилась и, будучи уверенной, что муж потерял рассудок, по очереди взывала к именам местных мусульманских отшельников.
На следующий день мать собрала все наши жалкие пожитки и свалила их в повозку…
Я до конца жизни буду помнить тот день, когда отец навсегда оставил позади привычный для него мир. День мучительный, с распятым над горами солнцем и ускользающим вдаль горизонтом. Тем временем наступил полдень, и мне казалось, что я растворяюсь в какой-то полуяви, где застыло движение, где стихли звуки, где вселенная отступила, чтобы надежнее изолировать нас в свалившемся на наши головы несчастье.
Отец держал поводья, низко понурив голову, упорно глядя в дощатый настил повозки, давая мулу возможность везти нас куда глаза глядят. Мать скрючилась в углу, накрылась покрывалом и стала почти незаметной среди узлов. Что же до сестренки, то она по-прежнему сосала пальцы и смотрела на мир отсутствующим взглядом. Родители даже не отдавали себе отчета, что их дочь перестала есть, что той ночью, когда ад наслал на наши поля своего преданного слугу, в ее головке что-то сломалось.
Наш пес бежал в отдалении, стараясь обращать на себя поменьше внимания. Время от времени он взбирался на пригорок и садился, проверяя, хватит ли ему стойкости спокойно наблюдать за тем, как мы скроемся из виду. Но вскоре вскакивал, припадал мордой к земле, шел по следу и догонял нас. Подбегая к повозке ближе, он замедлял свой аллюр, сходил с дороги и вновь садился, растерянный и несчастный. Животное понимало, что там, куда мы направлялись, ему места уже не будет. Отец ясно дал ему это понять, запустив в него камнем, когда выезжал со двора.
Я очень любил своего пса. Он был моим единственным другом, только ему я мог поведать свои мысли и чувства и поэтому спрашивал себя, что станется с ним и со мной теперь, когда наши пути разошлись.
Так мы проехали много километров, которым, казалось, не было ни конца, ни края, не встретив по пути ни единой живой души. Злой рок будто истребил все население этого края, решив пощадить только нас… Перед нами змеилась дорога, извилистая, убогая и мрачная, точь-в-точь как наша жизненная стезя.
Ближе к вечеру мы, измученные солнцем, наконец увидели вдали черную точку. Отец погнал мула туда. Это был шатер торговца дынями, шаткое сооружение в виде натянутого на колья джутового полотна. Он стоял посреди пустыни, будто вынырнув из бредового, порожденного галлюцинациями сна. Отец велел матери подождать у скалы. У нас, когда встречаются мужчины, женщинам положено помалкивать, держась в стороне; для мужа нет большего кощунства, чем видеть, что на его жену смотрит кто-то другой. Мать повиновалась, взяла Зару на руки, ушла и села на корточки в указанном ей месте.
– Люди злы, Иса, – бросил он отцу вместо приветствия, – это в их характере. И обижаться на них за это совершенно бесполезно.
Отец подъехал ближе, остановился, слез и повернул рукоятку, поставив повозку на тормоз. Он прекрасно понял, кого имел в виду торговец, но ничего не ответил.
