этюды левитана в хорошем разрешении

Золотая галерея русской живописи.Русский художник Исаак Ильич Левитан(1860-1900).

Золотая галерея русской живописи.Русский художник Исаак Ильич Левитан(1860-1900).

Саввинская Слобода под Звенигородом,1884

Вечерний звон,1892 год

Над Вечным Покоем,1894 г.

Золотая осень

Берег Средиземного моря

Избы.После захода солца

На Волге после дождя

После дождя. Плёс, 1889

Владимирка, 1892

Озеро. Русь, 1899—1900

Сумерки

Вечер на Волге,1887-1888

Осенний день в Сокольниках,1879 год

Аллея. Начало 1880-х

Большая дорога. Осенний солнечный день. 1897

В березовой роще. 1880-е

В крымских горах,1886

Вид на Нижний Новгород. Начало 1890-х

Волга с высокого берега. 1887

Избушка на лугу. 1880-е

К вечеру. Река Истра. 1885

Крымский пейзаж. 1887

Лес. Солнечный день.. 1883-1884

Лесистый берег. Сумерки. 1892

Лесная река. Осень на реке Истра. 1885-1886

Лесная речка. 1886-1887

Лесное озеро. 1890-е

Лесные дали. 1880-1890-е

Мостик. Саввинская слобода. 1884

На озере Комо. Набережная. 1894

Пейзаж с пароходом. Конец 1880-х

Лунный пейзаж. 1890-е

Лунная ночь. Большая дорога. 1897-1898

Луг на опушке леса. 1898

Деревня на берегу реки

Осень.Усадьба

Осенний пейзаж с церковью. 1890-е

Осень. Долина реки. 1896

Остатки былого. Сумерки. Финляндия. 1897

Пасмурный день. 1890

Ранняя весна. 1890-е

Серый день. Лес над рекой. 1888

Солнечный день. 1898

Солнечный день. У избы. 1898

Тропинка в лиственном лесу. Папоротники. Около 1895

Источник

Исаак
Ильич Левитан

Исаак Ильич Левитан ( 3 (16) октября, по другим сведениям, 18 (30) августа 1860, посад Кибарты (ныне г. Кибартай, Литва) – 22 июля (4 августа) 1900, Москва) – мастер «пейзажа настроения», один из создателей национального русского пейзажа.

Но какое это всё имеет отношение к его искусству? Что общего у биографии Левитана и его картин? Жизнь и живопись – параллельные вселенные! Не трогайте гения скользкими лапами, продажные жёлтые писаки! Разве это что-то объясняет или что-то помогает понять?!

Посмеем утверждать – помогает. Попробуйте нам поверить, а мы попробуем объяснить.

Пейзажи как отражение личности и биографии Исаака Левитана

Исключительно тонкая душевная организация, мнительность и ранимость, «оголённые нервы», меланхолический темперамент с присущим ему обострённым интуитивным восприятием – всё это напрямую связано с гениальной способностью Левитана разглядеть в неброской и неконтрастной русской природе такое, что до него не смог увидеть никто.

Что скрывало детство Левитана?

Несмотря на собственную влюбчивость и ответный горячий женский интерес, Исаак Левитан никогда не был официально женат. Единственной женщиной, которой он однажды сгоряча и, кажется, внезапно не только для неё, но и для себя самого сделал предложение, оказалась младшая сестра Чехова – Мария Павловна. Ничего из этого не вышло. Однако, вопреки обычному для подобных ситуаций сценарию, Левитан и Мария на всю жизнь остались близкими друзьями. Но даже она признавалась: «Сам Исаак Ильич никогда и ничего о родных и детстве не говорил. Выходило, как будто у него не было совсем ни отца, ни матери. Порой мне казалось даже, что ему хотелось забыть об их существовании. Рассказывал он только, что очень бедствовал ребёнком…»

Биографам стоило усилий в общих чертах восстановить картину начала жизни Левитана.

Он родился у западной оконечности Российской империи, у железнодорожной станции Кибарты (ныне территория Литвы) в интеллигентной еврейской семье. Дед Левитана был раввином, его отец также закончил раввинскую школу, но дальше совершенствоваться в талмудических премудростях не пожелал. Самостоятельно выучив немецкий и французский, Эльяшив (Илья) Левитан работал контролером на железной дороге, переводчиком во французской фирме. Жили бедно. Детей в семье было четверо: сыновья Авель (он позже станет называть себя Адольфом) и Исаак, дочери Тереза и Эмма. О матери семейства Басе (Берте) Левитан, заядлой книгочейке, биографы говорят, что вместо горячего обеда она могла с упоением и страстью пересказывать детям содержание какой-нибудь захватившей её книжки.

У сына Авеля обнаружились кое-какие способности к рисованию и он был принят в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Скоро туда же поступил 13-летний Исаак. По некоторым мемуарам выходит, что особой одарённости отец в нём не замечал: просто было сподручно, когда сыновья учатся в одном месте и держатся вместе. Кстати, точно так же вслед за страшим братом Сергеем, которого ему предстоит превзойти, поступил в Училище и однокашник Левитана – Константин Коровин.

Жить Левитаны продолжали очень бедно, в крохотной съёмной квартирке. Исааку исполнилось 15, когда умерла его мать. А когда ему было 17, Илью и Исаака Левитанов одновременно свалил брюшной тип. Перепугавшиеся сердобольные соседи доставили отца и сына в разные больницы, вернуться откуда было суждено одному только Исааку – отец скончался. За несколько последующих лет Левитан познает унижение бездомности и безденежья, гонения по национальному признаку и даже голод.

Но почему же всё-таки он не желал вспоминать о родителях?

Несколько лет назад кандидат экономических наук Михаил Рогов разыскал и опубликовал архивные данные, из которых следует, что Илья и Берта Левитан, у которых в 1860-м родился сын Авель, никак не могли быть родителями появившегося на свет в том же 1860-м году, всего за 5 месяцев до Авеля, Исаака. Исаак Левитан, согласно метрикам, был сыном родного брата Ильи – Хацкеля, но почему-то воспитывался в семье и носил отчество своего дяди. Причин мы не знаем. Эта семейная тайна умерла вместе с братьями-художниками Левитанами: Исаак велел после своей смерти уничтожить всю свою переписку, а переживший его на 33 года Авель был чудовищно скрытен.

Студенчество затянулось в биографии Левитана на целых 11 лет

Сначала Исаак учился в натурном классе у обличителя-жанриста Василия Перова, но каким-то чудом в 14-летнем мальчике рассмотрел родственную душу преподаватель соседнего – пейзажного – класса Алексей Саврасов. Он буквально выпросил «отдать» Левитана ему. Перов в этот раз противиться не стал.

Как только наступала весна, Саврасов уводил студентов из пыльных классов в лес, парк или к речке. Он мог явиться в училище с веткой вербы и требовать, чтобы коллеги оценили неповторимый тонкий запах первой зелени. А от учеников требовал не копирования, а наблюдательности. Некоторые считали Саврасова странным, а Левитан понимал его с полуслова. И если учитель просил ответить, шумит на его картине дуб или не шумит, Левитан не только не удивлялся вопросу, но и очень скоро начал понимать, как живописными средствами добиться того, чтобы дуб – шумел, берёза волновалась, а природа в целом – жила, печалилась и радовалась.

Самому Левитану печалиться в годы своего ученичества, увы, приходилось чаще. Осиротевший и бездомный, он иногда по три дня не обедал, испытывал головокружения от запаха ситного хлеба, которым подкреплялись товарищи, и несколько лет носил клетчатый пиджак и короткие брюки, из которых давно вырос. Михаил Нестеров рассказывал, что Левитан «сильно нуждался, про него ходило в школе много полуфантастических рассказов. Сказывали, что он иногда не имел и ночлега. Бывали случаи, когда Исаак Левитан после вечерних классов незаметно исчезал, прятался в верхнем этаже огромного старого дома Юшкова, где когда-то, при Александре I, собирались масоны, а позднее этот дом смущал московских обывателей «страшными привидениями»».

Но еще несколько лет Левитан продолжал посещать классы училища: после Саврасова преподавать в МУЖВЗ пришёл Василий Поленов – замечательный колорист и очень образованный человек, много давший Левитану в плане живописи и писавший с него Христа для своих картин.

Взрослая жизнь художника Левитана

Денег опять не хватало, «халтурить», создавая на продажу лебедей и милующиеся под звёздами парочки, Левитан не умел. Он с благодарностью вспоминал первые 100 рублей, которые Павел Третьяков заплатил ему за картину «Осенний день. Сокольники», но и они быстро разошлись. Поленов «сосватал» своих талантливых учеников Коровина и Левитана писать декорации для Частной оперы Саввы Мамонтова. Платил «миллионщик» щедро, но Левитан был прирожденным станковистом, а не декоратором, да и в мамонтовском Абрамцеве он почему-то не прижился. Тем не менее, на деньги, заработанные у Саввы, Левитан отправился в своё первое большое творческое путешествие – в Крым. Увидев море впервые, Левитан не смог сдержать рыданий, но к Крыму очень быстро остыл. Его тянуло севернее: в подмосковное Бабкино, где он три года гостил вместе с семейством Чеховых, в Саввину Слободу под Звенигородом, на Волгу.

В начале 1980-х годов Чеховы гостили у помещиков Киселёвых в Бабкине, а Левитан снимал комнатку в соседней деревеньке Максимовка. Чехов забеспокоился, что Левитан давно не показывается на люди, и вместе с братьями отправился его искать. В сумерках они застали Левитана лежащим на кровати. От неожиданности Левитан выхватил и навел на них охотничье ружьё, а хозяйка дома шепнула Чехову: Исаак давеча сам стреляться хотел. Чехов, подозревая у Левитана начало душевной болезни и понимая, что его не следует оставлять в одиночестве, взялся опекать его: пригласил пожить с ними в Бабкино, подыскивал работу в юмористических журналах, в которых сотрудничал сам. Чехов же впервые привёл Левитана в салон Софьи Петровны Кувшинниковой.

«Нежный глаз»: любовные омуты в биографии Левитана

Софья Петровна была старше Исаака на 13 лет: на момент знакомства ей было 39, ему – 26, и она действительно была замужем за доктором – полицейским врачом Дмитрием Павловичем Кувшинниковым, известным в художественной среде не только благодаря салону жены, собиравшему известных литераторов, музыкантов и художников, но и потому, что с него Перов написал егеря-хвастуна в знаменитых «Охотниках на привале».

Софья Петровна попросила Левитана дать ей несколько уроков, так начался их роман. Как только наступали тёплые дни, все 8 лет Левитан и Софья Петровна уезжали на этюды – в Подмосковье, под Тверь или на Волгу. Софья Петровна оказалась, как и Левитан, страстной и самозабвенной охотницей. Раньше, охотясь, Исаак мог по неделе пропадать в лесу в компании только своей собаки Весты – прибившейся к Левитану случайно, но на удивление ему преданной (рассказывали, что Левитан выучил свою собаку счёту до десяти и регулярно кормил, даже когда не имел обеда сам). Теперь они с Софьей Петровной, одетой по-мужски в брюки и ботинки, забирались в дебри, месили грязь, караулили вальдшнепов и тетеревов, стреляли, тащили тяжёлые ягдташи с добычей, а потом с азартом и даже злостью выбрасывали дичь на землю, считая, кто сегодня настрелял больше и не желая друг другу уступать. Свидетельство еще одной корреспондентки Чехова – его сестры Марии Павловна, несостоявшаяся невесты Левитана, делает картину завершённой: «Ты не представляешь, что происходит с С.П. (Софьей Петровной – ред.)! Балованная добрым и великодушным мужем, беззаботным и прочным устройством жизни, где всё подчинялось ей, она укрощает самоё себя, терпеливо сносит хандру, раздражение и резкости Левитана, лишь бы вселить в его беспокойную, тревожную душу ощущение лада и надёжности. Радуется, когда видит, что мир снова наполняется для него всеми красками, и его влечет холст, и он улыбчив и мягок. А людские пересуды ее мало интересуют».

В присутствии Софьи Петровны Левитан меньше и реже хандрил: она развлекала его веселыми рассказами об общих знакомых, заботилась о том, чтобы он не мёрз и не сидел без еды на этюдах, внушала ему уверенность в его огромном таланте, которую Левитан то и дело терял и опускал руки. Дарование Левитана возмужало и окрепло. Картины, написанные при деятельном участии в его жизни Софьи Петровны, принесли ему первую громкую известность. Это она облюбовала волжский городок Плёс, где Левитану так хорошо работалось и где появился «Вечер. Золотой Плёс» и «Тихая обитель». Это она ездила с Левитаном на озеро Удомля, где он писал величественное полотно «Над вечным покоем». Это они вместе с Софьей Петровной случайно набрели на Владимирский тракт, и пока Левитан писал «Владимирку», Софья на телеге возила, «как икону», тяжелое полотно от дома до «пленэра» и обратно.

Но разбила Софье Петровне сердце другая женщина – которой, кстати, на момент знакомства с Левитаном тоже исполнилось 39, Анна Николаевна Турчанинова. В то лето Левитан с Кувшинниковой приехали на этюды в Тверскую губернию, их соседями оказалась семья видного петербургского чиновника Турчанинова – три очаровательных дочки в возрасте невест и их мать Анна Николаевна, не желавшая прощаться с молодостью, а красотой даже превосходившая дочек.

Татьяна Щепкина-Куперник, сумевшая примирить Левитана и Чехова, несколько лет не разговаривавших друг с другом после выхода «Попрыгуньи», сообщает: «Соперница Софьи Петровны – красивая. Она похожа на цыганку. Красит губы, всегда ходит в белом и от нее пахнет так сладко и так сильно, что даже чашки, из которых она пьет чай, пахнут духами. Она ужасно любезна со всеми – особенно с Софьей Петровной. И все хвалит ее этюды. Но глаза у нее – злые. Не строгие, как у Софьи Петровны – а так, злые. Мне все хочется представить, бывают ли они другими, когда она ласкает своих детей или молится? Но может быть, она вовсе не молится?»

Последние годы и последние картины Исаака Левитана

У Левитана обострилось сердечное заболевание. Спорят, был ли это врождённый порок или приобретённый ревматический миокардит, но бесспорно, что положение усугубила неврастения. «Почему я один? Почему женщины, бывшие в моей жизни, не принесли мне покоя и счастья? – мучился Левитан. – Быть может, потому, что даже лучшие из них – собственники. Им нужно все или ничего. Я так не могу. Весь я могу принадлежать только моей тихой бесприютной музе, все остальное – суета сует. Но, понимая это, я все же стремлюсь к невозможному, мечтаю о несбыточном. »

Между тем, профессиональные успехи начинают следовать в биографии Левитана один за другим. Его принимают в члены Товарищества передвижных художественных выставок, а картина «Тихая обитель» производит, по слова Чехова, фурор. Левитан часто бывает за границей – но ведёт его туда не только необходимость искать для пейзажей свежую натуру и знакомиться с новыми направлениями в искусстве, но и необходимость лечиться. Левитана приняли в объединение «Мюнхенский Сецессион», игравшее важную роль в становлении стиля модерн. Находясь за границей, он хвалит германских врачей и их чудодейственные ванны, но жалуется на невозможность работать: « И в самом деле, здесь нет природы, а какая-то импотенция!» «Что мне здесь нужно, в чужой стране, в то самое время, как меня тянет в Россию и так мучительно хочется видеть тающий снег, березку?»

За два года до смерти Левитан, когда-то не удостоенный звания классного художника, становится академиком живописи и начинает преподавать в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, где когда-то учился у Саврасова и Поленова. Он и сам оказывается прекрасным учителем: «Сегодня еду в Питер, волнуюсь, как сукин сын, – мои ученики дебютируют на Передвижной. Больше чем за себя трепещу! Хоть и презираешь мнения большинства, а жутко, черт возьми!» Левитан сблизился с «Миром искусства», ему казалось, что он только теперь начинает понимать что-то важное в живописи и еще на многое способен. «У Левитана расширение аорты, – фиксирует в дневнике Чехов. – Носит на груди глину. Превосходные этюды и страстная жажда жизни».

Левитан умер, не дожив до сорока, в августе 1900 года и был похоронен в Москве, на еврейском кладбище у Дорогомиловской заставы (в 1941-м его могила была перенесена на Новодевичье). По легенде, в тот август, когда умирал Левитан, чудесным образом второй раз за год зацвела сирень, которую художник так любил.

Источник

Левитан. Художник, который не выносил свет

Приблизительное время чтения: 13 мин.

Общеизвестно: художник Исаак Левитан по праву признан гениальным пейзажным лириком. Но знаем ли мы о нем что-то кроме этого? Чем жила его душа, что прозревала она за красотой русской природы, чем вдохновлялась и чем соблазнялась? Знать это нужно нам не для того, чтобы прославить или осудить, но чтобы глубже понимать его творчество.

Молитва немой души

Более 1000 картин оставил нам Исаак Левитан. Это очень ровный художник, почти каждая его работа может по праву считаться шедевром. Но лишь об одной картине он написал в письме к Третьякову: «моих вещей у Вас достаточно, — но что эта последняя попала к Вам, трогает меня потому так сильно, что в ней я весь, со всей своей психикой, со всем моим содержанием». Речь идет о картине «Над вечным покоем». Эту работу особо выделял и Лев Николаевич Толстой. Он назвал ее по-своему — «молитвой немой души». Похоже, писатель с гениальной проницательностью понял Левитана тоньше, чем тот сам понимал себя.

Левитан не был воцерковленным человеком, хотя православную службу очень любил. У писателя Сергея Дурылина, в его воспоминаниях «В своём углу», есть следующие строки: «Левитан часто заходил в церковь к всенощной.

Его поражало и пленяло своей красотой православное богослужение. Он находил бездну поэзии в вечернем сумраке малого и тесного храма, в огнях лампад, в тихом пении, в тонких струйках ладана, разносящихся по полупустой церкви, затихнувшей в полумраке».
Левитан любил слушать Евангелие и Псалтирь. После работы иногда просил свою спутницу Кувшинникову читать ему по несколько страниц. Хотя Православие не принимал. «И умно делал, — отмечал Сергей Дурылин, известный педагог и богослов. — Для того, чтобы принять его, мало любить церковки, любить красоту и поэзию церковной службы, — нужно еще и многое другое. »
Трудно подобрать мировоззренческий статус, к которому можно было бы причислить Левитана.
«Я никогда еще не любил так природу, — писал художник, — никогда еще так сильно не чувствовал это божественное нечто разлитое во всем». Понимать такое отношение просто как возвышенное чувство природы или здесь соблазн пантеизма? А, может быть, художник чувствует присутствие Творца в творении?

Ответ в самом духе левитановской живописи. Есть в его пейзажах то особое чувство, которое философ Иван Ильин называл христианским «мироприятием и мироблагословением». Пожалуй, именно в этом суть творчества Левитана. Он в своих работах не переворачивает мир вверх ногами, не создает фантасмагорий, не искажает формы, пропорции, цвет, ритм. Иными словами, не заслоняет своим творческим «я» изначальную гармонию творения. Он принимает и славит красоту божественного мира — здесь именно «мироприятие и мироблагословение».

При этом общеизвестно, что Левитан сочинял свои пейзажи. Он рисовал этюды с натуры, а в мастерской уже дорабатывал тему, меняя композицию, освещение, цвет. Если чувствовал, что ему не хватало чего-то в натуре, дополнял наблюдениями из других мест, меняя на полотне реальный пейзаж, насыщая его своими чувствами.

В этих сочиненных пейзажах — отточенность композиции и поразительная непреднамеренность и свобода. Удивляет, как Левитан, дамский угодник и страстный охотник, мог так чувствовать одухотворенность природы, отражение в ней чего-то неземного.
Мы затихаем от атмосферы особой тихости его пейзажей. Словно внезапно, после грохочущего, сумасшедшего ритма вступает человек в тишину. Это не просто физическая тишина. Неслучайно люди по несколько раз возвращались на выставку, где была представлена картина Левитана «Тихая обитель». Сохранились свидетельства, что посетители благодарили за «блаженное настроение, сладкое душевное спокойствие, которое вызывал этот тихий уголок земли русской, изолированный от всего мира и всех лицемерных наших дел».
Имя художника было тогда «на устах всей интеллигентной Москвы». Картина «Тихая обитель» принесла Левитану славу.

На дне отчаяния

«Вечер. Золотой Плес», «Вечерний звон» — в этих картинах вновь мотив и настроение, созвучные «Тихой обители»: закат на Волге, среди леса укрылся монастырь, освещенный золотистыми лучами солнца. То же отрадное чувство примирения со всем, света, внутренней тишины.
В картинах Левитана «Березовая роща», «Март», «Свежий ветер. Волга» совсем другой лирический строй, но то же чувство прославления, принятия сотворенного мира.
Ликующий, ослепляющий свет! Великолепие этих солнечных дней! Кажется, душа художника вовлекается в свет Творца.
Однако куда чаще мажорного лада звучит в картинах художника отголосок «нежной и грустно жалобной свирели» или протяжная народная песня.
И являются эти левитановские деревеньки — затерянные, жалкие; являются тихие заводи и перелески. Все затянуто грустной дымкой. В чем эта грусть? Зачем она?

«Видно, агасферовское проклятие тяготеет и надо мною, но так и должно быть — я тоже семит», — пишет он Чехову. Левитан родился в бедной семье, в Литве, в местечке Кибартай. Черные синагоги, скудность, чахоточные ремесленники, на тесных улицах сушится тряпье — душа впитала эти зарисовки детства. Однако, в отличие от Шагала, который, по сути, стал «гением местечка» и всю жизнь рисовал провинциальный Витебск, Левитан в живописи не возвращался к впечатлениям детства.
Его тоска глубже и корнями уходит в то самое «агасферовское проклятие», которое не случайно упоминает сам художник. Агасфер, Вечный жид — персонаж христианской легенды позднего западноевропейского Средневековья. В ней говорится, что во время страдальческого пути Иисуса Христа на Голгофу Агасфер отказал ему в кратком отдыхе и безжалостно велел идти дальше. За это он был наказан — ему самому отказано в покое, он обречён из века в век безостановочно скитаться, дожидаясь второго пришествия Христа, который сможет отменить его наказание. В легенде об Агасфере в какой-то мере отразилось и отношение средневековых христиан к евреям. В евреях видели людей, обреченных на скитания, не имеющих родины, в них видели людей, которые распяли Христа и осквернили «завет с Богом».

В случае Левитана «агасферовское проклятие» — это образ духовной бесприютности самого художника. С одной стороны, он лишен религиозности ортодоксальных иудеев, с другой — при всей гениальной чуткости к русскости, к красоте русской природы — он остается вне Православия.
Эта религиозная неустроенность всегда отражалась в метаниях художника.

Левитан совсем не умел справляться с приступами какой-то предельной меланхолии, которая обессиливала его. Душа погружалась на дно отчаяния — серая вода и серые люди, серая жизнь, не нужно ничего.

Часто в письмах Левитана к Чехову звучит этот стон: «Вновь я захандрил и захандрил без меры и грани, захандрил до одури, до ужаса», «Господи, когда же не будет у меня разлада, когда я стану жить в ладу с самим с собой. Это кажется никогда не будет, вот в чем мое проклятье».
Душа в немощи ищет целостности и пока не находит, захлестывают страсти, хандра.
В молодости в приступе такой хандры Левитан совершил попытку самоубийства. Слава Богу, рана от пули оказалась не смертельной. Тогда Чехов увез его к себе на дачу на реке Истре. Левитан отходил душой среди многолюдного, веселого чеховского семейства.

Художник плачет

Спустя много лет уже зрелый Левитан запутался в человеческих отношениях. Он сильно увлекся Анной Николаевной Турчаниновой, женой питерского сенатора Ивана Турчанинова. В то же время старшая дочь Анны Николаевны, двадцатилетняя Варя, полюбила Левитана. Полюбила как-то ошалело, безудержно. Соперничество между матерью и дочерью очень тяжело переживал виновник этой драмы. И вновь упадочные настроения и попытка разрешить все с помощью выстрела. Вновь письмо — мольба к Чехову: «Ради Бога, если только возможно, приезжай ко мне хоть на несколько дней. Мне ужасно тяжело, как никогда».

Были эти метельные страсти, немного салонные романы, но Левитан так никогда и не женился.
«Почему я один? Почему женщины, бывшие в моей жизни, не принесли мне покоя и счастья? Быть может, потому, что даже лучшие из них — собственники. Им нужно все или ничего. Я так не могу. Весь я могу принадлежать только моей тихой бесприютной музе, все остальное — суета сует. »
Только в работе он очищается от этой «суеты сует», от темных страстей, от черной тоски. Душа в своей неизбывной раздвоенности между высшим и низшим поднимается ввысь. В его пейзажах есть печаль, но в большинстве картин это не горько-безотрадное чувство, а печаль высокая, тонкая, светлая печаль. И здесь великая тайна общения Бога и человеческой души — в прикосновении к красоте Божественного мира душа «просветляется».
Художник Коровин, приятель Левитана, вспоминает совместные походы на этюды: «Мы остановились. Посинели снега, и последние лучи солнца в темном лесу были таинственны. Была печаль в вечернем свете.
— Что с вами? — спросил я Левитана.
Он плакал и грязной тряпочкой вытирал у носа бегущие слезы.
— Я не могу, — как это хорошо! Не смотрите на меня, Костя. Я не могу, не могу. Как это хорошо! Это — как музыка. Но какая грусть в лучах, в последних лучах».

Не есть ли прекрасное, как говорил Данилевский, духовное начало в материи? У Левитана это чувство сокровенной красоты мира реально настолько, что настигает иногда слезами. Это слезы о высшем, о чистоте, о глубокой тайне мироздания, которую так сильно чувствовал сам художник:
«Как странно все это и страшно, и как хорошо небо, и никто не смотрит. Какая тайна мира — земля и небо. Нет конца, никто никогда не поймет этой тайны, как не поймут и смерть».
Есть эта тайна и печаль в неподвижной дреме бескрайней Волги в картине «Вечер на Волге», и в преддверии ночной мглы в пейзаже « Последние лучи солнца. Осиновый лес», и в лунном свете в картине «Сумерки. Стога». Левитан утверждал, что только в России может быть настоящий пейзаж. Этот особый печальный русский колорит есть и в картинах «Весна. Большая вода», «Деревня», «Ветхий дворик», «Половодье»: эти оголенные беззащитные березки на фоне нежно-голубого неба; бедные избы под соломенной крышей — здесь все пронизано сердечной тихой печалью, щемящим чувством земного сиротства. Но над всем этим словно слышится христианский вздох об утешении.

Две высылки

В 19 лет Левитана первый раз выселили из Москвы. Вышел царский указ, запрещавший евреям жить в столице. В то время Левитан — еще никому не известный студент Московского училища живописи ваяния и зодчества, рано осиротевший, живший по чужим углам в страшной нужде. Это о тех годах вспоминает Коровин:
«Ложась спать, Левитан не снял синюю суконную курточку, застегнутую до горла. Я видел, что у него не было рубашки. Я снял шерстяную блузу, и мне было неловко, что у меня есть рубашка».
Тогда Левитану пришлось уехать в подмосковную деревню Салтыковку. К счастью, благодаря ходатайству из училища, вскоре ему удалось вернуться.
А спустя 12 лет все повторилось. 1891 год — еще один указ о выселении евреев. Левитан, в ту пору признанный художник всероссийской славы, вынужден был скрываться во Владимирской губернии, пока друзья не добились отмены высылки.

Дыхание «ничего»

Как писал Александр Ростиславов, «как бы в насмешку над национализмом, именно бедному еврейскому юноше открылась тайна самой сокровенной русской красоты».
Александр Бенуа замечал, что «лишь с появлением картин Левитана» он поверил в красоту, а не в «“красоты” русской природы».
Свой художественный дар Левитан действительно отдал русской природе. Он был абсолютно самодостаточным пейзажистом, почти не обращался к другим жанрам. Его портреты — незначительная часть его наследия, можно сказать, «художественная периферия». Однако как пейзажист Левитан не останавливается на уровне лирика. Через пейзаж художник говорит и о жизни, и о смерти.
Левитан боялся смерти. Хотя, по словам Чехова, он «не верил ни во что тамошнее». Следовательно, волновался он не о посмертной участи души. Для него страшнее, в своей прямой обнаженности, было осознание смерти как предельного конца. Там, дальше, нет ничего. Вот строки из его письма к Чехову: «Века, смысл этого слова ведь просто трагичен; века — это есть нечто, в котором потонули миллиарды людей, и потонут еще, и еще, и без конца; какой ужас, какое горе! Мысль эта старая, и болезнь эта старая, но, тем не менее, у меня трещит череп от нее! Тщетность, ненужность всего очевидна».

Из этих настроений и мыслей вызревает, пожалуй, самое значительное полотно художника — «Над вечным покоем». Эту картину Левитан написал под Вышним Волочком, близ озера Удомля. Перед зрителем открывается грандиозная панорама: громадное застывшее озеро, над ним вздыбленное небо — небесный бой; деревянная, потемневшая от времени церковь на краю утеса; могильные кресты заброшенного кладбища. Безлюдный, давящий пейзаж. Колорит картины — холодный и темный; небольшие светлые вкрапления лишь усиливают общую мрачность. Композиция в картине выстроена так, что есть ощущение движения. Остроконечный утес, кажется, плывет по глади озера, но небольшой островок земли прерывает это движение. Так же, как крест церквушки тянется ввысь, но низкая тяжелая туча задавливает этот порыв. Таким образом, создается гнетущее ощущение безвыходности, замкнутости. Легко представить врубелевского демона, парящего над этой пустынной бесприютной землей. Во время работы Левитан просит, чтобы для него играли Героическую симфонию Бетховена с ее траурным маршем.
Стиль художника становится лаконичным, монументальным. Отсекается все лишнее, незначительное. «Каждый сучок» уже не просится на полотно. Ушла импрессионистская легкость «Березовой рощи», в прошлом — «литературность» его ранних работ. Левитан как художник восходит к новому уровню: от лирики, от настроения — к философскому обобщению.
Покосившиеся могильные кресты — единственное напоминание о человеке в картине, о страшной бессмыслице, «тщетности, ненужности всего». Беспрерывная темная полоса туч захватила всю ширину горизонта. Некоторые видят в этом пейзаже образ «бренности и ничтожества человеческой муравьиной суеты». Но тогда Левитан был бы просто сумрачный тоскливый лирик. В картине задан совсем иной масштаб. Художник создает эпически величавый образ — здесь оправданный экзистенциальный ужас человека перед неизбежностью смерти. Природа в картине, безмолвная и безмерная — единственный равнодушный свидетель этого ужаса. В чем же спасение, или Левитан призывает нас просто достойно склониться перед неизбежным?
Уже в цветовом решении картины художник указывает выход: светлая тропинка среди темно-зеленой травы ведет к храму. Над храмом светлеет небо, расходятся тучи, словно просвечивает на­дежда. На фоне темных холодных тонов — теплый колорит церкви с ее огоньком в окне. Этот крошечный желто-оранжевый огонек — самая теплая, живая точка в картине.
Горишь, горишь, как добрая душа
Горишь во мгле и нет тебе покоя.
Один живой в бескрайнем мертвом поле. (Николай Рубцов. «Русский огонек»)
Этот «один живой» источник света в картине меняет ее строй. Трагедия смерти не исчезает, но делается иной. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его (Ин 1:5). Так душа человека тянется к свету Творца и с этим светом побеждает темноту, дух ненависти, побеждает ужас перед торжеством смерти.
Да, Левитан не принимал догматы ни одной религии. Но в этой картине срабатывает интуиция гениального художника, который в своем творчестве становится выше своей эмпирической личности. Здесь художник существует на своей предельной глубине: «в ней я весь, со всей своей психикой, со всем моим содержанием». Это действительно «молитва немой души», которая не словами, а кистью и красками слагает мольбу о надежде и спасении.
За год до смерти, в 1899 году, Левитан пишет картину «Лунная ночь». На полотне — деревья на склоне холма, одна березка стоит в стороне на самом краю обрыва, словно заглядывая в пропасть: что там, в этой бездонной глубине? Левитан в ту пору был уже серьезно болен, у него было больное сердце. Он сам, словно заглядывая в пропасть, пытался найти ответ на этот вопрос: что там… за этим земным пределом?

Он умирал у себя дома, в своей прекрасной мастерской на Покровском бульваре. Мастерскую предоставил ему Савва Морозов еще в 1891 году. Художник Коровин описывает последние часы его жизни:
«Левитан умирал.
— Закройте же окна! — просил он.
— Солнце светит, — отвечали ему, — зачем закрывать окна?!
— Закройте! И солнце — обман.
Это были его последние слова».

Снова вспомним слова Дурылина: «Чтобы стать христианином, недостаточно просто любить поэзию и красоту церковной службы». Видимо, недостаточно и просто восхищаться красотой мира и прозревать его тайны.
В живописи Левитана были несомненные прорывы, прозрения в это «божественное нечто, разлитое во всем».
Но… Крошечный свет в окне древней церквушки в картине «Над вечным покоем» — вспыхнул ли этот свет в душе самого художника?
Ответа мы не знаем. Знаем только, что без этого света — и «солнце — обман!».

После кончины на груди Левитана увидели православный крест, который он, оказывается, давно носил.
Благодарим издательство «Белый город» за предоставленные иллюстрации

Источник